Читать интересную книгу «Даниэль Штайн» – перевод без переводчика. Размышления и комментарии - Владимир Кернерман

Нетрудно убедиться в том, что разные идеологии пытаются по—своему опираться на одни и те же моральные нормы, давая им свою интерпретацию…

И идеология, и мораль – это феномены общественного сознания. Они взаимодополняют друг друга.

Нравственность является одним из важных средств подтверждения или отрицания продуктивности той или иной идеологии.»

(Приведено по: http://www.lawinrussia.ru/content/ideologiya-moral-nravstvennost)

Но вернемся к исходному тезису Павла Кочинского:

«Массовые идеологии освобождают людей от моральных установок… идеология, ставящая себя выше нравственности, неизбежно становится преступной.»

Можно предположить, что речь идет о марксистско- ленинской идеологии социализма и о фашистской идеологии нацизма. Но прежде поговорим об идеологиях Католицизма, Православия и Мусульманства – трех монотеистических религий.

Действительно,..

«…нетрудно убедиться в том, что разные идеологии пытаются по—своему опираться на одни и те же моральные нормы, давая им свою интерпретацию…»

Достаточно вспомнить, как «интерпретация» лишь одной из десяти моральных заповедей Бога-Творца – «не убий» – привела идеологию Православия к погромам, идеологию Католицизма к кострам инквизиции и идеологию Мусульманствва к ужасам современного джихада.

Действительно,

«идеологии, в свою очередь, влияют на развитие, изменения морали и нравственности конкретных стран».

В свою очередь, без почти двухтысячелетней «морали» подозрения, страха и ненависти, без «нравственности» крестовых походов и средневековых гетто трудно представить идеологию «окончательного решения еврейского вопроса» Гитлером. Не могла эта идеология поставить себя выше нравственности, которая их породила. Можно сказать, что в этом случае преступны и нравственность, и идеология.

На самом же деле преступна Церковь, которая превратила принципы морали и нравственности Бога-Отца, переданные Им через Бога-Сына лично каждому Его творению, в коллективную мораль-догму институциированного Христианства.

Очевидно, что коллективная мораль и есть массовая идеология. Это она неизменно ставит себя выше Божественной индивидуальной морали и «неизбежно становится преступной».

А вот и вывод Павла Кочинского:

«Массовые идеологии освобождают людей от моральных установок.»

Это, дорогие друзья, – мои личные размышления. Ваши ожидаются на сайте книги:

https://ridero.ru/books/v_kompanii_danielya_shtaina/

15. Апрель, 1986, Санторини

Письмо Эвы Манукян к Эстер Гантман

«Дорогая Эстер! Наши планы немного нарушились, потому что, когда мы прилетели в Афины, Гриша в гостинице встретил своего приятеля Сему, тоже математика и бывшего москвича, и он уговорил нас поменять маршрут – вместо Крита плыть на остров Санторини…

Мне очень жаль, что ты не смогла с нами поехать. Ты должна здесь побывать ОБЯЗАТЕЛЬНО. Ты знаешь, что я больше люблю прогулки по магазинам, чем по лесам-горам, но здесь что-то особое: я впервые почувствовала, просто своими глазами увидела, величие Творца. В обычной жизни этого не чувствуешь, а тут как будто глаза открываются. Я даже в Израиле этого не ощущала. Правда, там все открытия касаются истории, которую начинаешь видеть как реку, берега которой постоянно меняются, а она течёт, как ни в чём не бывало. А здесь – природа такой мощи, что она сама по себе исключает возможность того, что Бога нет. Я глупости пишу, но ты меня, конечно, поймёшь. Здесь рука Господа, и этого нельзя не видеть. Именно Творца, которому нет дела до мелких распрей людишек по поводу того, как правильно веровать…»

(Приведено по: http://litbook.net/book/43348/daniel-stajn-perevodhik/page-1)

20. Ноябрь, 1990, Фрайбург

Из бесед Даниэля Штайна со школьниками

«…22 июня 1941 года началась русско-германская война. Через час после объявления войны началась бомбардировка. Через три дня русские сдали город.

Нас в этот момент в городе уже не было, мы решили уходить, и уже отошли от города километров на шестьдесят, пока не обнаружили, что находимся на территории, занятой немцами.

Вернулись в Вильно. Узнали удручающие вещи: в день, когда Красная Армия покинула Вильно, стихийно организовались литовские банды, которые начали убивать евреев ещё до взятия города немцами. Впоследствии в состав немецких карательных отрядов вступила большая группа литовцев.

Вступили в действие антиеврейские законы: конфискация собственности, запрещение появляться в людных местах, запрещение ходить по тротуарам. Наконец, потребовали обязательного ношения отличительного знака – звезды Давида. Начались аресты.

Я в то время был так наивен, что не мог поверить, будто у немцев существует продуманная система по уничтожению евреев. Меня воспитали в уважении к немецкой культуре, и я спорил с друзьями, убеждая их, что отдельные факты насилия и издевательства – следствие беспорядка. Я просто не мог в это поверить. Все происходящее казалось нелепостью и ошибкой. Я твердил: «Этого не может быть! Не верьте сплетням! Немцы скоро наведут порядок!..»

Действительно, настоящего немецкого порядка мы ещё не видели!

Начались облавы на евреев на улицах города, люди исчезали. Поползли слухи о расстрелах. Я полностью отвергал очевидное.

Все сионистские организации, которые ещё оставались в городе, бьши разогнаны. О Палестине можно было забыть. Я решил разыскать родителей через Красный Крест и пробиваться к ним. По дороге в приёмную Красного Креста я попал в очередную облаву на евреев, и меня арестовали.

С этого первого задержания 13 июля 1941 года до конца войны я мог быть убит каждый день. Даже можно сказать, что я много раз должен был погибнуть. Каждый раз чудесным образом я бывал спасён. Если человек может привыкнуть к чуду, то за время войны я привык к чуду. Но в те дни чудеса моей жизни только начинались.

Что вообще называют чудесами? То, чего прежде никто не видывал, что никогда не случалось? То, что выходит за пределы нашего опыта? Что противоречит здравому смыслу? Что маловероятно или случается так редко, что такому событию нет свидетелей? Например, в середине июля в городе Вильно вдруг выпал бы снег – это чудо?

Исходя из моего опыта, я могу сказать: чудо узнается по той примете, что его творит Бог. Значит ли это, что чудеса не происходят с неверующими? Не значит. Потому что ум неверующего человека так устроен, что он будет объяснять чудо естественными причинами, теорией вероятности или исключением из правил. Для верующего человека чудо – это вмешательство Бога в естественное течение событий, и ум верующего человека радуется и наполняется благодарностью, когда чудо происходит.

Атеистом я никогда не был. Осознанно молиться начал лет в восемь, и просил я у Бога, чтобы он послал мне учителя, который научил бы меня правде. Я представлял себе учителя красивым, образованным, с длинными усами, похожим на президента Польши тех лет.

Такого усатого учителя я не встретил, но Тот, Кого я встретил и Кого я называю Учителем, долгое время разговаривал со мной именно на языке чудес.

Но, прежде чем научиться читать на этом языке, надо было научиться различать его буквы. Задумался я об этом после первой облавы, когда нас с другом схватили на улице…

Вечером того же дня я разыскал ферму Болеслава. Он принял меня очень тепло. На ферме укрывались два русских военнопленных, сбежавших из лагеря, и еврейская женщина с ребёнком.

Ночью, лёжа в чулане, накормленный, в чистой одежде, а главное, с ощущением безопасности, я был полон благодарности Богу, который потратил столько времени, чтобы вытащить меня из этой мышеловки.

Я быстро заснул, но через несколько часов проснулся от автоматных очередей. Они раздавались со стороны Понар, и теперь я уже не сомневался, что именно там происходит. Очень многое из того, с чем мне предстояло столкнуться, нормальное человеческое сознание не может принять. То, что происходило в нескольких километрах, было ещё более немыслимо, чем любое чудо. У меня был личный опыт чуда как сверхъестественного добра. Теперь я переживал мучительное чувство, что нарушаются высшие законы жизни и творящееся зло сверхъестественно и противоречит всему мироустройству.

Несколько месяцев я прожил на ферме у Болеслава, работал в поле вместе с другими наёмными рабочими. В середине октября немцы выпустили закон, карающий смертной казнью тех, кто укрывал евреев.

Я не хотел подвергать Болеслава опасности и решил уходить…

…Я не хотел работать на полицию. Для принятия решения у меня была ночь. Страшно подумать – мне, еврею, сотрудничать с полицией. Но уже тогда мне пришло в голову, что, работая с Семёновичем, я, наверное, смог бы спасти кого-то из тех, за кем охотится полиция. Сделать хоть что-то для людей, нуждающихся в помощи. Белорусы были очень бедным и забитым народом, боялись начальства, и даже такая ничтожная должность, как переводчик в белорусской полиции, в их глазах была значительна. Эта должность давала некоторое влияние.